Уже к концу ноября 1918 г. я вернулся в Мюнхен. По приезде я вновь отправился в помещение запасного батальона моего полка. Батальон находился уk 616n1323g 8;е в руках «солдатских советов». Обстановка показалась мне настолько противной, что я, тотчас же решил, если только возможно, уйти отсюда. С одним из самых близких мне по фронту товарищей - его звали Эрнст Шмидт - мы отправились в Траунштейн, где и оставались до тех пор, пока солдаты были распущены по домам.
В марте 1919 г. мы опять вернулись в Мюнхен.
Положение стало неудержимым. Обстановка с неизбежностью вела к дальнейшему продолжению революции. Смерть Эйснера только ускорила ход событий и привела к советской диктатуре, т. е. лучше сказать, к временной диктатуре евреев, чего зачинщики революции добивались как своей конечной цели во всей Германии.
В это время в голове моей проносился один план за другим. Целыми днями думал я тяжелую думу о том, что же вообще теперь можно было предпринять. И каждый раз я приходил к трезвому выводу, что пока я человек без имени, у меня нет даже самых элементарных предпосылок для какого-нибудь целесообразного действия. О том, почему я и в эту пору не мог решиться примкнуть ни к одной из существовавших партий, я скажу ниже.
В ходе новой, советской, революции я впервые выступил с речью, которая вызвала недовольство Центрального совета. 27 апреля 1919 г. рано утром меня попытались арестовать. Трех молодцов, которые пришли за мною, я встретил с карабином в руках. У них нехватило духа и молодчики повернули оглобли.
Спустя несколько дней после освобождения Мюнхена меня командировали в следственную комиссию второго пехотного полка, которая должна была разобрать дела, связанные с советским восстанием.
Это было мое первое выступление на арене чисто политической деятельности.
Через несколько недель я получил приказ принять участие в «курсах», которые должны были читаться для солдат нашего отряда. Курсы эти имели целью дать солдатам правильное представление о теперешнем состоянии нашего государства. Для меня участие в курсах было ценно тем, что я получил возможность разыскать там некоторое количество товарищей, настроенных так же, как я, и вместе с ними основательно обсудить создавшееся положение. Все мы были тогда более или менее твердо убеждены в том, что партии ноябрьских преступников (центр и социал-демократия) ни в коем случае не спасут Германию от надвигающейся катастрофы. Но вместе с тем нам было ясно и то, что так называемые «буржуазно-национальные» организации даже при самых лучших желаниях не в состоянии будут поправить то, что произошло. Этим последним организациям похватало целого ряда предпосылок, без которых такая задача была им не по плечу. События затем вполне подтвердили наши тогдашние предположения.
Ввиду всего этого мы начали в нашем небольшом кругу обдумывать вопрос об образовании новой партии. Основные мысли, с которыми мы тогда носились, были те самые, какие впоследствии легли в основу программы «Немецкой рабочей партии». Само название новой партии должно было обеспечить нам с самого начала возможность ближе связаться с широкой массой. Вне этого вся работа казалась нам излишней и бесцельной. Так набрели мы на мысль назвать свою партию «Социально-революционной партией». Социальные воззрения нашей новой партии действительно означали целую революцию.
Более глубокие мотивы, приведшие меня к этому решению, заключались в следующем.
Я и раньше много занимался экономическими проблемами. Но эти прежние мои занятия всегда более или менее оставались в рамках изучения социальных вопросов как таковых. Позднее эти рамки расширились изучением вопросов германской иностранной политики. Эта последняя в значительной мере была результатом неправильной оценки хозяйственных факторов и непонимания действительных основ, необходимых для постановки на должную высоту дела пропитания немецкого народа.
Прежние мои взгляды исходили из того предположения, будто капитал всегда является только продуктом труда и будто капитал как и труд одинаково зависят от тех факторов, которые определяют человеческую деятельность в ту или другую сторону. Я полагал тогда, будто национальное значение капитала в том и состоит, что он целиком зависит от могущества, величия, свободы самого государства, т.е. нации. Отсюда я делал тогда тот вывод, что благодаря этой взаимозависимости капитал неизбежно должен содействовать процветанию государства и нации, так как-де это соответствует его собственному естественному стремлению к обогащению. Я полагал таким образом, будто собственные интересы капитала побуждают его помогать делу свободы и независимости государства, другими словами - бороться за свободу, могущество и силу нации. Отсюда, казалось мне, задача государства по отношению к капиталу довольно проста и ясна: государство должно позаботиться только о том, чтобы капитал оставался слугою государства и не возомнил себя господином нации. Из такой оценки для меня вытекало два постулата: на одной стороне - сохранение жизнеспособного и национально независимого хозяйства, на другой стороне - достаточное обеспечение прав трудящихся.
Раньше я не умел еще различать между чистым капиталом как последним продуктом творческого труда и тем капиталом, источником которого является исключительно спекуляция. Мне нехватало необходимого толчка, чтобы уяснить себе до конца эту разницу. И вот именно этот толчок дал мне один из лекторов на упомянутых курсах. Я говорю о Готфриде Федере.
Впервые в своей жизни я услышал из уст последнего принципиальную критику национального биржевого и ссудного капитала.
Сразу же после первой лекции Федера мозг мой пронзила мысль, что теперь я окончательно обрел все необходимые предпосылки для создания новой партии.
Заслуга Федера в моих глазах заключалась в том, что он с безжалостной последовательностью до конца разоблачил спекулятивный характер биржевого и ссудного капитала и пригвоздил к столбу его ростовщическую сущность. Его лекции в их принципиальной части были настолько правильны, что ни один из критиков не оспаривал теоретической верности выводов лектора. Люди только задавали себе вопрос, насколько возможно практическое проведение идей Федора в жизнь. Но и то, что в глазах других являлось слабой стороной федоровских лекций, в моих глазах составляло их сильную сторону.
Задача вождя, творящего новую программу, заключается не в том, чтобы со всех сторон взвесить степень выполнимости этой программы в каждый данный момент, а в том чтобы с возможно большей ясностью показать самую ее суть. Это значит, что такой деятель должен больше думать о самой цели, нежели о пути к этой цели.
Задача же воплощения этой цели в жизнь является задачей политика. Первый в своем мышлении руководится преимущественно идеями вечных истин; второй в своем действии руководится преимущественно соображениями практической действительности.
Тут дело идет о принципиальной правильности самой идеи, а не о больших или меньших трудностях ее проведения в жизнь. Если творец программы заменит искания абсолютной истины поисками так называемой «целесообразности» и соображениями «выполнимости», его деятельность сразу перестанет быть путеводной звездой для ищущего новых путей человечества. Работа его станет тогда серенькой и повседневной. Задача вождя, творящего программу нового великого движения, заключается в том, чтобы ярко обрисовать его цель. Задача же воплощения этой цели в жизнь является задачей политика. Первый в своем мышлении руководится преимущественно идеями вечных истин; второй в своем действии руководится преимущественно соображениями практической действительности. Величие первого лежит в плоскости абсолютной верности своей абстрактной идее; величие второго - в плоскости верных оценок данных фактов и правильного использования обстановки; путеводной звездой для второго является та цель, которую показывает первый. Экзаменом для политика является успех его планов и практических шагов, другими словами, степень превращения в действительность его проектов и предположений. Другое дело - работа деятеля, творящего новую программу. Полное воплощение в жизнь его программы до конца никогда не удается, ибо человеческий гений может установить вечные истины, кристаллически ясные цели и в то же время не увидеть их окончательного торжества просто потому, что окружающий человеческий мир оказывается недостаточно восприимчивым к этим великим идеям и во всяком случае не сразу претворяет их в жизнь. В нашей жизни бывает так, что чем правильнее и величавее данная идея, тем менее возможным становится ее полное воплощение в жизнь, поскольку ее реализация зависит от людей. Вот почему экзаменом для творца новой программы является не степень воплощения его целей в жизнь, а степень правильности самой идеи, степень того влияния, которое она впоследствии окажет на все развитие человечества. Если бы это было не так, тогда мы не могли бы причислить к великим людям нашей земли ни одного из основателей религий, ибо ведь известно, что их этические идеалы никогда не находят себе сколько-нибудь полного воплощения в жизни. Даже религия любви на практике добилась только крайне частичного воплощения в жизнь по сравнению с тем, чего хотел ее творец. И тем не менее она имеет великое историческое значение, поскольку дала толчок всему культурному и нравственному развитию человечества в определенном направлении.
Громадное различие между задачами творца программы и практического политика является причиной того, что мы почти никогда не видим сочетания качеств того и другого в одном лице. Ни малейших намеков на такое сочетание мы никогда не обнаружим в особенности у тех «преуспевающих» политиков миниатюрного формата, деятельность которых по большей части исчерпывается «искусством достигать возможного» (этой формулой, по нашему мнению чересчур скромной, Бисмарк, как известно, определил сущность политики вообще). Чем более этакий «политик» свободен от каких бы то ни было крупных идей, тем легче и во всяком случае быстрее придут его «успехи».
Проведение в жизнь тех целей, которые имеют великое значение дня будущих времен, не обещает близкой награды крупным людям, возвещающим эти цели. Широкие слои массы редко понимают сразу эти цели. Для массы будничные вопросы, связанные с пивом и молоком, более понятны и кажутся более важными, нежели дальновидные планы будущего, которые могут осуществиться лишь с течением времени и пользу от которых почувствуют только будущие поколения.
Вот почему, чтобы не потерять симпатий сегодняшнего дня, рядовой «политик» из самолюбия, являющегося родным братом глупости, будет держаться подальше от всяких великих планов будущего. Все успехи и все значение этаких политиков принадлежат исключительно сегодняшнему дню. Для будущих поколений они просто не существуют. Люди с узкими лбами мало беспокоятся по этому поводу; им достаточно сегодняшнего дня.
Совсем другое - люди, выступающие творцами новой программы. Их значение почти всегда - в будущем. Этих теоретиков потому зачастую и называют «людьми не от мира сего». Если о политиках говорят, что их искусством является искусство достигать возможного, то о творцах новых программ можно сказать, что боги покровительствуют им как раз в тех случаях, когда они требуют именно невозможного. Такой теоретик должен будет примириться с тем, что современность откажет ему в признании. Зато, если его идеи действительно бессмертны, он пожнет великую славу у будущих поколений.
Один раз в течение большой исторической эпохи может случиться и так, что качества творца новой программы и качества крупного политика сочетаются в одном и том же лице. Но чем теснее сочетаются - в этом лице оба качества, тем большие препятствия встретит данное лицо на своем пум, поскольку оно будет выступать на политической арене. Такой политик работает не для того, чтобы удовлетворить меру понимания любого среднего мещанина, - такой деятель работает для воплощения в жизнь тех целей, которые пока понятны еще только немногим. Вот почему жизнь такого крупного политика протекает в обстановке горячей любви со стороны одних и горячей ненависти со стороны других. Протесты со стороны людей сегодняшнего дня, не понимающих великого значения деятельности этого человека, сливаются с признанием других, т. е. тех, кто уже понимает, что этот деятель работает и для будущих поколений.
Чем более великое значение имеет для будущего работа данного человека, тем меньше понимают ее современники, тем труднее борьба и тем реже успех. Лишь очень немногим деятелям, всего какой-нибудь раз в течение многих столетий, улыбнется счастье, и они на склоне своих дней быть может увидят первые проблески своей будущей бессмертной славы. В этих случаях перед нами марафонский бег истории. По большей же части лавровые венки возлагаются только на головы мертвых героев.
К числу героев приходится отнести и тех великих борцов на этом свете, кто, будучи не признан современниками, тем не менее, борется до конца за свои идеи и идеалы. Придет пора, и именно эти люди станут самыми дорогими людьми для своего народа. Придет пора, и каждый сын народа будет испытывать потребность хотя бы задним числом загладить те грехи, которые в свое время были совершены по отношению к героическим личностям. Тогда наступит время, когда человечество, полное благодарности и преклонения перед памятью своих героев, станет изучать великую работу этих деятелей день за днем, и образ этих великих людей будет светить всем страждущим, всем падающим духом.
Говоря это, мы имеем в виду конечно не только великих государственных деятелей, но и всех вообще великих реформаторов. Рядом с Фридрихом Великим приходится поставить тут и Мартина Лютера и Рихарда Вагнера.
После первой же лекции Готфрида Федера «О необходимости сломить процентное рабство»я сразу же понял, что на стороне Федора теоретическая правда и что правда эта имеет бесконечно великое значение для всего будущего нашего народа.
Строгое разделение, какое Федеp проводил между биржевым капиталом и национальным хозяйством вообще, давало возможность начать борьбу против интернационализации германского хозяйства, не открывая одновременно борьбы против капитала вообще как фактора, необходимого для сохранения независимого народного хозяйства. Я слишком хорошо понимал уже теперь создавшуюся новую обстановку, чтобы не видеть, что на очереди дня стоит уже не борьба против враждебных государств, а борьба против интернационального капитала. В лекциях Федера я сразу ухватил великий лозунг борьбы на целую эпоху.
Позднейшие события опять показали, насколько правильным было тогдашнее наше чувство. Теперь уже наши мудрые буржуазные политики перестали нас высмеивать; теперь уже и эти политики, поскольку они не являются сознательными лжецами, вынуждены сами признать, что международный биржевой капитал не только был главным виновником войны, но и теперь после окончания войны делает все возможное, чтобы превратить в ад состояние мира.
С тех пор борьба против интернационального финансового и ссудного капитала успела уже стать важнейшим программным пунктом борьбы всей немецкой нации за ее экономическую независимость и свободу.
Что же касается возражений со стороны так называемых практиков, то на них мы должны ответить следующее.
Все опасения, будто борьба против «процентного рабства» приведет к каким-то ужасным экономическим последствиям, совершенно напрасны. Это ясно уже из одного того, что прежние экономические рецепты, предлагавшиеся нашему народу, решительно ни к чему хорошему не привели. Заключения некоторых нынешних экспертов в вопросах нашего национального самоутверждения сильно напоминают нам мнение некоторых экспертов в давно забытые времена. Например экспертизу баварской медицинской коллегии по вопросу о введении железных дорог. Как известно, ни одно из страшных опасений, высказанных тогда этой высокопросвещенной корпорацией, ни капельки не оправдалось. Люди стали преспокойно путешествовать на новых «паровых конях», не боясь головокружения; зрители, наблюдавшие ход поезда, также оставались невредимы; не пришлось построить, как предлагали господа эксперты, деревянных загородок, дабы не видно было поезда; деревянные загородки остались только в мозгах некоторых из этих так называемых экспертов. Следующие поколения давно уже позабыли обо всех этих грозных предсказаниях. Так будет и с предсказаниями некоторых современных мудрецов.
Далее необходимо заметить еще следующее: каждая, даже самая лучшая идея может стать опасной, если она возомнит себя самоцелью, в то время как она в действительности является только средством к цели. За себя же и за всех подлинных национал-социалистов я скажу: для нас существует только одна доктрина - народ и отечество.
Мы ведем борьбу за обеспечение существования и за распространение нашей расы и нашего народа. Мы ведем борьбу за обеспечение пропитания наших детей, за чистоту нашей крови, за свободу и независимость нашего отечества. Мы ведем борьбу за то, чтобы народ наш действительно мог выполнить ту историческую миссию, которая возложена на него творцом вселенной.
Каждая наша мысль и каждая наша идея, вся наша наука и все наше знание - все должно служить только этой цели. Только с этой единственной точки зрения должны мы проверять целесообразность того или другого средства. В этом случае никакая теория не сможет закостенеть, ибо в наших руках все будет служить только жизни...
Точка зрения, развитая Готфридом Федером, таким образом побудила меня основательнее заняться этими проблемами, которые до сих пор были мне мало знакомы.
Я начал вновь усердно учиться и теперь еще больше понял действи тельный смысл того, чего добивался в течение всей своей жизни еврей Карл Маркс. Только теперь я по-настоящему понял смысл его «капитала». Только теперь я постиг до конца значение той борьбы, какую ведет социал-демократия против нашего национального хозяйства. Теперь мне до конца стало ясно, что борьба эта ставит себе единственной целью подготовить почву для полной диктатуры интернационального финансового и биржевого капитала.
Но лекции Федера имели еще и в другом отношении очень важные последствия для меня.
В один прекрасный день я записался к слову. Дело в том, что один из участников курсов вздумал было в длинной речи выступить на защиту евреев. Это и вызвало меня на возражения. Громадное большинство курсантов встало на мою точку зрения. В результате я через несколько дней получил назначение на пост так называемого офицера по просвещению в одном из тогдашних мюнхенских полков.
Дисциплина в полках в то время была еще очень слаба. Наследие солдатских советов все еще давало себя знать. Во времена Курта Эйснера установлена была так называемая «добровольная» дисциплина. И вот теперь приходилось осторожно и медленно кончать с этим подлым наследием и восстанавливать настоящую военную дисциплину. Кроме того задача заключалась в том, чтобы научить новые войска думать и чувствовать в истинно патриотическом духе. Этими двумя задачами мне и пришлось заняться на новом посту.
С величайшей горячностью и любовью принялся я за дело. Теперь я имел наконец возможность выступать перед значительной аудиторией. Раньше я только инстинктивно догадывался об этом, теперь же я имел случай убедиться на деле: из меня вышел оратор. Голос мой тоже поправился настолько, что по крайней мере в сравнительно небольших залах меня было достаточно слышно.
Я испытал теперь настоящее счастье. Теперь исполнилась моя мечта, я мог делать полезное дело и где же - в армии!
Могу сказать также, что я имел успех. Мне безусловно удалось вернуть моему народу и моей родине сотни и тысячи слушателей моих. Я пропитал свой полк национальным духом, и именно на этих путях мы восстановили воинскую дисциплину.
Здесь опять таки мне удалось нащупать большое количество товарищей, настроенных так же, как я. Впоследствии из этих людей вышли вернейшие солдаты нашей партии.
|
