Выполнил: Д. В.
ПОЧЕТНОЕ место Белинского, создателя русской литературной критики, в истории отечественной словесности законно и бесспорно. Но приходится признать, что он нынче - вполне археологическая фигура. Никто уже не молится его "многострадальной тени", никто перед именем его не прек 13313q1616n ;лоняет колен. Его даже перестали ругать. Им просто пренебрегают. И, естественно, не читают. Проистекающим отсюда элементарным невежеством и объясняются разного рода мифы вокруг Григорьевича.
Один из них - миф об " " Белинского, весьма популярный в тех кругах, где слово западничество воспринимается как синоним слова предательство. Десять лет назад я опубликовал в одной шибко патриотической газете статью о Лермонтове, в текст которой мой редактор, ничтоже , сделал небольшую, но существенную вставку, и Белинский из просто "западника" превратился в "западника и русофоба". Пользуясь случаем, хочу искупить свой невольный грех перед памятью великого критика.
Когда
читаешь
Белинского
без
предубеждения,
удивляешься
не тому, что
он время от
времени
поругивает
Отечество
(какой же
русский не
любит этого
занятия!), а
тому,
насколько он
мягок и снисходителен
к нему.
Пушкин,
Гоголь,
Достоевский
куда суровее,
а уж по
сравнению с
Леонтьевым и
Розановым
"неистовый "
- решительно
"лакировщик".
А дело в том,
что предмет
обличений
Белинского -
не изъяны национального
характера
(как у тех же
Леонтьева и
Розанова), а
плохие
общественные
порядки,
низкий
уровень
образования,
глупость
начальства и
прочие
внешние
условия, искажающие
изначально
якобы
прек 13313q1616n ;расную натуру
русского
человека.
Перед нами
типично
просветительский
взгляд на
мир, следствием
коего и
явился
беспросветный
оптимизм
великого
критика в
отношении
соотечественников.
Наиболее
откровенно
он излил свои
русофильские
восторги в
письме
Василию
Боткину от 8 марта
Легко заметить, что взгляд Белинского устремлен прежде всего в русское будущее, представляющееся ему исключительно светлым и великим. Патриотический экстаз наполняет его статьи не только периода "примирения с действительностью", но и последних лет жизни: "Наше политическое величие есть несомненный залог нашего будущего великого значения и в других отношениях. В будущем мы, кроме победоносного русского меча, положим на весы европейской жизни еще и русскую мысль. Не любя гаданий и мечтаний и пуще всего боясь произвольных, личных выводов, мы не утверждаем за непреложное, что русскому народу предназначено выразить в своей национальности наиболее богатое и многостороннее содержание и что в этом заключается причина его удивительной способности воспринимать и себе все чуждое ему; но, смеем думать, что подобная мысль, как предположение, высказываемое без самохвальства и фанатизма, не лишена основания." (1846).
Нет, в русофобии Белинского обвинить трудно. Зато легко упрек 13313q1616n ;нуть в ксенофобии. Его отзывы о других народах, мягко говоря, не всегда коррек 13313q1616n ;тны. Особенно достается азиатам. Китайцы, например, по его уверению, "представляют карикатуру, пародию на человечество.". Конечно, Григорьевич и близко не подъезжал к границам Поднебесной империи, однако ж, эта страна для него - символ косности и застоя. Но зато великий критик воочию увидел Крым. И вот как он описал свое первое впечатление от местных жителей: "Въехавши в крымские степи, мы увидели три новые для нас нации: крымских баранов, крымских верблюдов и крымских татар. Я думаю, что это разные виды одного и того же рода, разные колена одного племени: так много общего в их физиономии". Не испытывал симпатий Белинский и к вольнолюбивым народам Кавказа: "Черкес, плен и мучительное рабство - для меня синонимы. Эти господа имеют дурную привычку мучить своих пленников и нагайками сообщать красноречие и убедительность их письмам для родственников и поощрения их к скорейшему и богатейшему выкупу. Черт с ними!" - возмущался он, побывав в Пятигорске. Чувствуется иногда у Белинского ощутимый антисемитский душок: "Недаром все нации в мире, и западные и восточные, и христианские и мусульманские, сошлись в ненависти и презрении к жидовскому племени: жид - не человек; он торгаш par excellence".
Не жаловал "неистовый " и братьев-славян, в особенности самых ближайших наших родственников. В рецензии на "Историю Малороссии" некоего он недвусмысленно заявляет, что малороссы не способны "к нравственному движению и развитию", что они не подпустили бы "к себе цивилизацию ближе пушечного выстрела", и, только "слившись навеки с единокровною ей Россиею, Малороссия отворила к себе дверь цивилизации, просвещению, искусству, науке, от которых дотоле непроходимою оградою разлучал ее полудикий быт". С нескрываемым презрением говорил великий критик о поэзии (см. его издевательский отзыв на поэму "Гайдамаки"). Впрочем, личность "кобзаря" вызывала у него еще меньше симпатий, чем его поэзия: ".Здравый смысл в должен видеть осла, дурака и пошлеца, а сверх того, горького пьяницу, любителя горелки по патриотизму хохлацкому. Этот хохлацкий радикал написал два пасквиля - один на Государя Императора, другой на Государыню Императрицу. . сослали на Кавказ солдатом. Мне не жаль его, будь я его судьею, я сделал бы не меньше". В том же письме Павлу Анненкову, откуда взята вышеприведенная филиппика, Белинский допускает еще один пассаж: "Одна скотина из хохлацких либералов, некто Кулиш (экая свинская фамилия) . напечатал историю Малороссии, где сказал, что Малороссия или должна отторгнуться от России, или погибнуть. . Вот что делают эти скоты, безмозглые . Ох эти мне хохлы! Ведь бараны - а либеральничают во имя галушек и вареников с салом!"
Парадоксально, но эти эскапады продиктованы именно западничеством, : все, что не вписывается в европейский стандарт - "нецивилизованно", и непродуктивно. Стоит отметить, что такого рода выходки совершенно не свойственны русским традиционалистам, будь то Константин Аксаков, или , искренне любовавшимся самобытностью всякого народа. Однако, как ни странно, ксенофобия "неистового " распространялась и на те нации, которые он сам же считал средоточием цивилизации.
Некоторые из "антизападных" выпадов Белинского основаны на чисто книжных впечатлениях. Так, прочитав несколько романов Купера, он тут же "понял стихии североамериканских обществ: моя застоявшаяся кровь кипела от негодования на это гнусно-добродетельное и честное общество торгашей, новых жидов, отвернувшихся от Евангелия и признавших Старый завет. Нет, лучше Турция (так! - С.С.), нежели Америка ." Но общение с реальным Западом во время заграничной поездки только ухудшило мнение Белинского об "исторических" народах. "Что за тупой, за пошлый народ немцы . - жалуется он Боткину. - У них в жилах течет не кровь, а густой осадок скверного напитка, известного под именем пива, которое они лупят и наяривают без меры". Даже милая сердцу Григорьевича Франция разочаровала его: в ней "все мелко, ничтожно, противоречиво; нет чувства национальной чести, национальной гордости ." Круг замкнулся - " нации" оказались немногим лучше "нецивилизованных". И стало ясно: западник Белинский по-настоящему любил только свой народ.
Надо сказать, что "беспочвенность" нашего героя, о которой любил говорить Розанов, сильно преувеличена. Достаточно сравнить отзывы Белинского о двух путешествиях, предпринятых им в конце жизни: по России (1846) и по Европе (1847). В первом случае его раздражает только плохая погода, а так - все даже очень неплохо: в Калуге - не скучно, "Одесса .очаровательный город", "Симферополь . очень миленький городок", и если бы не жалобные письма жены, ему "было бы весело". Совсем другой тон в отношении Запада. Дрезден - город "дрянной и скучный"; живописные места "Саксонской Швейцарии" "скоро мне надоели, как будто я знал и выучил их наизусть давным-давно"; отправляясь в Париж, он знает "вперед", что будет "там скучать". Вообще: "Скука - мой неразлучный спутник, и жду не дождусь, когда ворочусь домой". Анненков с удивлением вспоминает, что Белинский за границей "не видел ни памятников культуры, ни самодельного творчества природы . и стоял перед ними часто немой, рассеянный, видимо, поглощенный совсем другой и чуждой им мыслию. . Он не раз спрашивал у друзей, в самом ли деле необходимы для цивилизации такие громадные, умопомрачающие центры населения, как Париж, Лондон и др." Видимо, жил в глубине души Григорьевича закоренелый, неисправимый великорусский провинциал, мальчик из города Пензенской губернии. Невозможно представить Белинского в роли эмигранта, которую столь ярко и талантливо разыгрывал его друг Герцен. Кровная любовь к своему упрямо пробивалась сквозь головное западничество "белого генерала русской интеллигенции.. А впрочем, может быть, национализм и есть подлинное западничество?
Аполлон Григорьев был уверен, что проживи-де великий критик еще два года - он обратился бы в славянофила. Поздний Белинский действительно признал правоту некоторых славянофильских идей. ".Настало для России время развиваться самобытно, из самой себя", - под этим призывом своего главного противника могли бы подписаться и Хомяков, и Киреевские, и Аксаковы. Но, при всем при том, грань между ними так и осталась и вряд ли бы была преодолена.
Есть вопрос, от ответа на который Белинский явно уклонился: а в чем же состоит самобытное содержание русской жизни? Великий критик предпочитал "не думать об этом сегодня", ведь были более неотложные дела: отмена крепостного права, просвещение "широких народных масс", строительство железных дорог. Ум Белинского, слишком конкретный, практический, не сумел создать и подобия разработанной и ясной идеологии. И здесь он крупно проигрывал славянофилам с их стройной и внутренне непротиворечивой схемой. Но, с другой стороны, именно теоретическая девственность вкупе с сильным природным здравым смыслом позволяла ему судить о некоторых вещах гораздо вернее своих оппонентов. Белинский с удивительной точностью подметил слабое место славянофильства - идеализацию простонародья как "настоящего народа", единственного хранителя национального духа, и отрицание определяющей роли политической и культурной элиты в историческом развитии. " . Один народ, - подчеркивал критик, - разумея под этим словом только людей низших сословий, не есть еще нация: нацию составляют все сословия. . Без . высших сословий, которым обеспеченное положение и присвоенные права давали возможность обратить свою деятельность на предметы умственные, народы навсегда остались бы на первобытной степени их патриархального быта ." Белинский, по сути, предвосхитил позицию в споре с " " интеллигенцией начала ХХ в.
Принципиально и еще одно противоречие между Белинским и славянофилами. Григорьевич при всех разногласиях с друзьями-западниками оставался безусловным либералом, и главной ценностью для него была личность, а не община, как у славянофилов. Естественно, перед ним встала проблема соединения двух столь дорогих ему идей: идеи нации и идеи личности. ". Личность вне народа есть призрак, но и народ вне личности есть тоже призрак. Одно условливается другим. Народ - почва, хранящая жизненные соки всякого развития; личность - цвет и плод этой жизни. Развитие всегда и везде совершалось через личности." Перед нами беглый набросок первой попытки либерально-национального синтеза в отечественной мысли. Белинский подошел к нему так близко не потому, что был большим философом (философской оригинальностью он не мог похвастаться), а потому, что обладал редким даром до болезненности остро чувствовать как личностное, так и национальное начала, которые у него никогда не противопоставлялись, а сливались в единое неразрывное целое.
Это прозвучит неожиданно, но факты свидетельствуют, - национализм в России сформировался именно в западнической среде. Иначе и не могло быть: традиционалисты - от Хомякова до Леонтьева - ставили во главу угла не этническую, а религиозную доминанту. Поэтому не случайно, что Михаил Катков был близким другом Белинского и восторженным англоманом. Не случайно крупнейший идеолог русского национализма вышел из умеренно либеральных, а отнюдь не славянофильских кругов. Не случайна и знаменитая фраза : "Я западник, и, следовательно, националист". Все они в гораздо большей степени - наследники "неистового ", чем Добролюбов или Чернышевский.
Сегодня либерально-национальный синтез снова востребован. Будет ли он успешен? В прошлом ему не удавалось стать серьезной политической силой как раз из-за своего иноземного происхождения. Будущее нашего либерального национализма - в наполнении его культурно-исторической традицией. Но останется ли он тогда либеральным, вот в чем вопрос?
Вскоре после этого Краевский, только что возобновивший в Петербурге издание "Отечественных записок", пригласил Белинского вести отдел критики и библиографии, предоставив ему полную самостоятельность, но поставив условием, что все статьи и рецензии в журнале будут печататься без подписи Белинского.
Со времени переезда в 1839 году в Петербург для Белинского началась новая полоса жизни и деятельности. Семь лет, с 1839 по 1846 год, Белинский работал в "Отечественных записках", являясь виднейшим сотрудником журнала и главным его вдохновителем. Именно он обеспечил "Отечественным запискам" славу лучшего журнала первой половины 40-х годов.
Ещё до переезда в Петербург Белинский написал в Москве две статьи - "Бородинская годовщина" и "Очерки Бородинского сражения". Вскоре после переезда в Петербург были написаны ещё две статьи - "Менцель, критик Гёте" и "Горе от ума". В этих четырёх статьях Белинский прошёл весь круг "примирения с действительностью".
Весной 1846 года Белинский ушёл из "Отечественных записок". Обычно этот факт объяснялся только тем, что Краевский, издатель этого журнала, безудержно и цинично эксплуатировал Белинского, не давая ему даже минимального материального обеспечения. Он ушёл главным образом потому, что либерал Краевский всячески препятствовал развитию в журнале революционно-демократических идей Белинского, общественное значение которых колоссально выросло к середине 40-х годов, и это свидетельствовало о росте демократических сил в России.
Прежде всего надо было поправить здоровье, подорванное работой в "Отечественных записках". С этой целью Белинский отправился в путешествие по югу России вместе со знаменитым актёром М.С. Щепкиным, который ехал на гастроли. На деле поездка эта отнюдь не способствовала улучшению здоровья Белинского. Он вернулся в Петербург ещё более больным, чем уехал.
Вернувшись в Петербург, Белинский узнал об организации нового журнала. Панаев и Некрасов приобрели у Плетнева пушкинский "Современник", влачивший в те годы жалкое существование.
отношения в "Современнике" складывались очень сложно, но при всём том Белинский идейно возглавил журнал и стал его вдохновителем. Именно он создал в "Современнике" те боевые революционно-демократические традиции, приемниками которых были Чернышевский и Добролюбов.
Весной 1847 года в состоянии здоровья Белинского произошло резкое ухудшение. По предписанию врачей он срочно должен был выехать за границу. В Белинский получил письмо от Гоголя по поводу отрицательной оценки, которую критик дал "Выбранным местам из переписки с друзьями". Гоголь пытался доказать Белинскому, что его отзыв о "Выбранных местах" продиктован мотивами, якобы обидами на него, Гоголя.
Чтобы рассеять недоразумение и объяснить Гоголю страшное значение того, что с ним произошло, Белинский ответил ему письмом, отправленным 15 июля 1847 года. По свидетельству П.В. Анненкова, находившегося тогда в , письмо к Гоголю смертельно больной Белинский писал в течение трёх дней, причём дважды переписывал его. Белинский безусловно учитывал, что значение этого письма выйдет далеко за рамки личной переписки. В Париже, куда он направился из , Белинский прочитал копию своего письма Герцену. Тот сказал на ухо Анненкову: "Это - гениальная вещь, да это, кажется, и завещание его".
письмо к Гоголю, выразившее, как отмечал Ленин, "настроение крепостных крестьян против крепостного права", было действительно завещанием Белинского и итогом всей его деятельности. В этом знаменитом письме, которое после его смерти стало распространяться по России во множестве нелегальных списков, Белинский с огромной силой выразил свои революционные взгляды, заклеймив крепостничество и самодержавие.
В Париже Белинский встречался с М. Бакуниным и спорил с ним о путях развития России. Этот спор, о котором Белинский рассказывал в письме Анненкову 15 февраля 1848 года, был, в известном смысле, предвестием будущих споров марксистов с народниками. Понимая историческую неизбежность капитализма в России, Белинский в силу всего сказанного не стал и не мог стать его апологетом. Глубина его понимания исторических судеб страны способствовала всё более острой постановке вопроса об улучшении участи народа. В письме к Гоголю он ставит как первоначальные три требования: 1) "уничтожение крепостного права", 2) " телесного наказания", 3) "введение, по возможности, строгого выполнения хотя тех законов, которые уже есть...". Из этих трёх задач уничтожение крепостного права, как совершенно справедливо считал Белинский, было для России основной и центральной задачей.
Белинский не оставлял надежд на возможность реформ "сверху" и внимательно следил за деятельностью назначенной Николаем I комиссии по "обеспечению положения крестьян". Но Белинский предвидел и возможность крестьянской революции. В письме к Анненкову от начала декабря 1847 года Белинский отмечал, что если вопрос о крепостном праве не будет разрешён сверху, то "тогда он решится сам собою, другим образом, в 1000 раз более неприятным для русского дворянства. Крестьяне сильно возбуждены, спят и видят освобождение..."
Призывы к борьбе с крепостничеством и самодержавием, идеи революционного переустройства общества, защита материализма и критического реализма - вот что составляло содержание статей и писем Белинского последних лет его жизни.
Последние статьи Белинского, напечатанные в "Современнике", и его письма 1847-1848 годов исполнены такой энергии мысли, одушевлены такой горячей страстью, что никак, казалось бы, нельзя было предполагать, что их автор на пороге смерти.
Поездка за границу для лечения не принесли ожидаемых результатов. К началу 1848 года Белинский уже с трудом передвигался по комнате, а последние статьи и письма ему пришлось диктовать. Когда Белинского вызвали в III Отделение, он физически не мог выполнять это предписание.
Измученный непосильной работой и болезнью, в лишениях и нужде, Белинский скончался 7 июня 1848 года на тридцать восьмом году жизни. Управляющий III отделением "яростно сожалел" о смерти Белинского. "Мы бы его сгноили в крепости",- заявил он. Наступила пора необузданного реакционного террора в связи революционными событиями на Западе в 1848 году.
Вы
только
отчасти
правы, увидав
в моей статье
человека: это
эпитет
слишком слаб
и нежен для
выражения
того
состояния, в
какое привело
меня чтение
вашей книги.
Но Вы вовсе
не правы,
приписавши
это вашим,
действительно
не совсем
лестным,
отзывав о
почитателях
вашего
таланта. Нет,
тут была
причина
более важная.
Оскорбленное
чувство
самолюбия
еще можно
перенести, и
у меня
достало бы
ума промолчать
об этом
предмете,
если бы все
дело заключалось
только в нем.
Но нельзя
перенести
оскорбленного
чувства
истины, человеческого
достоинства.
Нельзя
умолчать, когда
под покровом
религии и
защитою
кнута проповедуют
ложь и
безнравственность
как истину и
добродетель.
... Я не в
состоянии
дать Вам ни
малейшего понятия
о том
негодовании,
которая
возбудила
ваша книга во
всех благородных
сердцах, ни о
том вопле
дикой радости,
который
издали, при
появления ее,
все ваши
враги - и
литературные
(Чичиковы,
Ноздревы,
Городничие и
т. п.) и не
литературные,
которых
имена Вам
известны. Вы
сами видите
хорошо, что
от вашей
книги
отступились даже
люди,
по-видимому,
одного духа с
ее духом.
Если бы она и
была
написана
вследствие глубоко-искреннего
убеждения, и
тогда бы она
должна была
произвести
на публику то
же впечатление...
... Вы не
заметили, что
Россия видит
свое
спасение не в
мистицизме,
не в
аскетизме, не
в пиетизме, а
в успехах цивилизации,
просвещения
гуманности.
Ей нужны не
проповеди
(довольно она
слышала их!),
не молитвы
(довольно она
твердила их!),
а пробуждение
в народе
чувства
человеческого
достоинства,
сколько
веков
потерянного
в грязи и
навозе, права
и законы,
сообразные
не с учением
церкви, а со
здравым
смыслом и
справедливостью,
и строгое, по
возможности,
их
исполнение ...
Вот вопросы,
которыми тревожно
занята
Россия в ее
апатическом
полусне! И в
это время
великий
писатель, который
своими
дивно-художественными
творениями
так
могущественно
содействовал
самосознанию
России, давши
ей
возможность взглянуть
на самое себя
как будто в
зеркале, -
является с
книгою, в
которой во
имя Христа и
церкви учит
варвара-помещика
наживать от крестьян
больше денег,
ругая их " "!.. И
это не должно
было
привести
меня в негодование?!.
Да если бы Вы
обнаружили
покушение на
мою жизнь, и
тогда бы я не
более
возненавидел
Вас за эти
позорные
строки... И
после этого
Вы хотите,
чтобы верили
искренности
направления
вашей книги?!
Нет! Если бы
Вы
действительно
преисполнились
истиной
Христова, а
не дьяволова
ученья, -
совсем не то
написали бы
Вы вашему
адепту из
помещиков. Вы
написали бы
ему, что так
как его
крестьяне -
его братья во
Христе, а как
брат не может
быть рабом
своего брата,
то он должен
или дать им
свободу, или
хоть по крайней
мере
пользоваться
их трудами
как можно
для них,
сознавая
себя, в
глубине
своей совести,
в ложном по
отношению к
ним
положении... А
ваше понятие
о национальном
русском суде
и расправе,
идеал которого
Вы нашли в
словах
глупой бабы
(жена капитана
из
"Капитанской
дочки. - Е.Д.) из
повести Пушкина
и по разуму
которого,
якобы, должно
пороть и
правого и
виновного? Да
это и так у
нас делается ,
хотя чаще
всего порют
только
правого, если
ему нечем
откупиться -
быть без вины
виноватым. И
такая-то
книга могла
быть
результатом
трудного
внутреннего
процесса,
высокого
духовного
просветления?!.
Не может
быть!.. Или Вы
больны, и Вам
надо спешить
лечиться; или
- не смею досказать
моей мысли...
Проповедник
кнута,
апостол
невежества,
поборник
обскурантизма
и мракобесия,
панегирист
татарских
нравов - что
Вы делаете?!!
Взгляните
себе под
ноги: ведь Вы
стоите над
бездною... Что
Вы подобное
учение
опираете на
православную
церковь - это
я еще
понимаю: лона
всегда была
опорою кнута
и угодницею
деспотизма.
Но Христа,
Христа-то
зачем Вы
примешали тут?!
Что Вы нашли
общего между
Ним и
какою-нибудь,
а тем более
православною
церковью? Он
первый
возвестил
людям учение
свободы, равенства
и братства и
мученичество
запечатлел,
утвердил
истину
своего
учения. И оно
только до тех
пор и было
людей, пока
не
организовалось
в церковь и не
приняло за
основание
принцип
ортодоксии.
Церковь же
явилась
иерархией,
стало быть,
поборницей
неравенства,
льстецом
власти,
врагом и гонительницею
братства
между людьми,
- чем продолжает
быть до сих
пор. Но смысл
учения Христова
открыт
философским
движением прошлого
века. И вот
почему
какой-нибудь
Вольтер,
орудием
насмешки
потушивший в
Европе костры
фанатизма и
невежества,
конечно больше
сын Христа,
плоть от
плоти и кость
от костей
Его, нежели
все ваши
попы,
архиереи, митрополиты
и патриархи,
восточные и
западные.
Неужели Вы
этого не
знаете? А
ведь все это
теперь вовсе
не новость
для всякого
гимназиста...
А потому,
неужели Вы,
автор
"Ревизора" и
"Мертвых
душ", неужели
Вы искренно,
от души, пропели
гимн
гнусному
русскому
духовенству,
поставив его
неизмеримо
выше духовенства
католического?
Положим, Вы
не знаете,
что
католическое
духовенство
было чем-то,
между тем как
православное
духовенство
никогда,
ничем и нигде
не было,
кроме как
слугою и
рабом
светской
власти. Но
неужели и в
самом деле Вы
не знаете,
что наше духовенство
во всеобщем
презрении у
русского
общества и
русского
народа? Про
кого русский
народ
рассказывает
похабные
сказки? Про
попа,
попадью,
попову дочку,
попова работника.
Кого русский
народ
называет: ,
жеребцы? -
Попов. Не
есть ли поп
на Руси, ля
всех русских,
представитель
обжорства,
скупости,
низкопоклонничества,
бесстыдства?
И будто всего
этого Вы не
знаете?
Странно!
По-вашему,
русский
народ - самый
религиозный
народ в мире? -
Ложь! Основа
религиозности
есть пиетизм,
благоговение,
страх Божий.
А русский
человек
произносит
имя ,
почесывая
себе задницу.
Он говорит об
иконе: " ".
Приглядитесь
попристальнее,
и Вы увидите,
что это по
натуре своей
глубоко
атеистический
народ. В нем
еще много
суеверия, но
нет и следа
религиозности.
Суеверие
проходит с
успехами
цивилизации,
но
религиозность
часть
уживается и с
ним. Живой
пример
Франция, где
и теперь много
искренних,
фанатических
католиков между
людьми
просвещенными
и образованными
и где многие,
отложившись
от христианства,
все еще
упорно стоят
за какого-то
Бога. Русский
народ не
таков:
мистическая
экзальтация
вовсе не в
его натуре. У
него слишком
много против
этого
здравого
смысла,
ясности и положительности
в уме: вот в
этом-то,
может быть, и
заключается
огромность
исторических
судеб его в
будущем.
Религиозность
не привилась
в нем даже к
духовенству,
ибо несколько
отдельных,
исключительных
личностей, отличавшихся
тихою,
холодною,
аскетической
созерцательностью,
- ничего не
доказывают.
Большинство
же нашего
духовенства
всегда отличалось
только
толстыми
брюхами,
теологическим
педантизмом
да диким
невежеством. Его
грех
обвинить в
религиозной
нетерпимости
и фанатизме.
Его скорее
можно
похвалить за
образцовый
индифферентизм
в деле веры.
Религиозность
проявлялась
у нас только
в раскольнических
сектах, столь
противоположных,
по духу
своему, массе
народа и
столь
ничтожных
перед нею .
Не буду
распространяться
о Вашем дифирамбе
любовной
связи
русского
народа с их архиерейскими
владыками.
Скажу прямо:
этот
дифирамб ни в
ком не
встретил
себе
сочувствия и
уронил Вас в
глазах даже
людей, в
других
отношениях
очень
близких к Вам
по их
направлению...
Замечу
только одно:
когда
европейцем,
особенно католиком,
овладевает
религиозный
дух - он делается
обличителем
неправой
власти, подобно
еврейским
пророкам,
обличавшим в
беззаконии
сильных
земли. У нас
же наоборот,
постигнет
человека
9даже
порядочного)
болезнь,
известная у
врачей-психиатров
под именем mania religiosa, он
тотчас же
земному Богу
подкурит
больше, чем
небесному, да
еще хватит
через край,
что небесный
и земной Бог
и хотел бы
наградить
его за
рабское
усердие, да
видит, что
этим
скомпрометировал
бы себя в
глазах
общества...
Бестия наш
верующий брат,
русский
человек!
Вспомнил
я еще, что в
Вашей книге
Вы утверждаете
как великую и
неоспоримую
истину, будто
простому
народу
грамота не
только не
полезна, но
положительно
вредна. Что
сказать Вам
на это? Да
благословит
Вас ваш византийский
Бог за эту
византийскую
мысль. А знали
ли Вы,
предавая
такую мысль
бумаге, что творили?
... Вы,
сколько я
вижу, не совсем
хорошо
понимаете
русскую
публику. Ее
характер
определяется
положением
русского
общества, в
котором
кипят и
рвутся наружу
свежие силы,
но,
сдавленные
тяжелым гнетом,
не находят
исхода,
производят
только уныние,
тоску,
апатию.
Только в
одной литературе,
несмотря на
татарскую
цензуру, есть
еще жизнь и
движение
вперед. Вот
почему
звание писателя
у нас так
почтенно,
почему у нас
так легок
литературный
успех, даже
при маленьком
таланте.
Титло поэта,
звание
литератору у
нас давно уже
затмило
мишуру
эполет и
разноцветных
мундиров. И
вот почему у
нас в
особенности
награждается
всеобщим
вниманием
всякое так
называемое
либеральное направление,
даже и при
бедности
таланта, и почему
так скоро
падает
популярность
великих
поэтов,
искренне или
неискренне
отдающих себя
в услужение
православию,
самодержавию
и ложно
понятой
народности...
Не без
некоторого
чувства
самодовольства
скажу Вам,
что мне
кажется, что
я немного
знаю русскую
публику. Ваша
книга испугала
меня
возможностью
дурного
влияния на правительство,
на цензуру,
но не на
публику.
Когда
пронесся в Петербурге
слух, что
правительство
хочет напечатать
вашу книгу в
числе многих
тысяч экземпляров
и продавать
по самой
низкой цене,
мои друзья
приуныли. Но
я тогда сказа
им, что,
несмотря ни
на что, книга
не будет иметь
успеха и о
ней скоро
забудут. И
действительно,
она теперь
памятнее
всеми
статьями о
ней, нежели
сама собой.
Да! У
русского
человека
глубок, хотя
и не развит
еще, инстинкт
истины!
Ваше
обращение,
пожалуй,
могло быть и
искренно. Но
мысль -
довести ваше
обращение ко
мне до
сведения
публики - была
самая
несчастная.
Времена
наивного благочестия
давно уже
прошли и для
нашего общества.
Оно уже
понимает ,
что молится
везде все
равно и что в
Иерусалиме
ищут Христа
только люди
или никогда
не носившие
Его в груди
своей, или
потерявшие
его. Кто
способен страдать
при виде
чужого
страдания,
кому тяжко
зрелище
угнетения
чуждых ему
людей, - тот
носит Христа
в груди
своей, и тому
незачем
ходить
пешком в
Иерусалим.
(Гоголь таки
сходил потом
в Иерусалим
на богомолье
- Е.К.) Смирение,
проповедуемое
Вами,
во-первых, не
ново, а
во-вторых,
отзывается с
одной стороны,
страшною
гордынею, а с
другой -
самым позорным
унижением
своего
собственного
человеческого
достоинства.
Мысль сделаться
каким-то
абстрактным
совершенством,
стать выше
всех
смирением
может быть
плодом только
гордыни,
слабоумия и в
обоих
случаях ведет
неизбежно к
лицемерию,
ханжеству, .
И при этом Вы
позволили
себе
цинически
грязно
выражаться
не только о
других (это
было бы
только
невежливо),
но и о себе самом
- это уже
гадко, потому
что если
человек,
бьющий
своего
ближнего по
щекам,
возбуждает
негодование,
то человек,
бьющий по
щекам самого
себя,
возбуждает
презрение.
Нет! Вы
только
омрачены, а
не
просветлены.
Вы не поняли
ни духа, ни
формы
христианства
нашего
времени...
Что же
касается
меня лично,
повторяю Вам:
Вы ошиблись,
сочтя статью
мою
выражением
досады за ваш
отзыв обо мне
как об одном
из ваших
критиков.
Если бы
только это
рассердило
меня, я
только об
этом и
отозвался с
досадою, а
обо всем
остальном
выразился
спокойно и
беспристрастно.
А это правда,
что ваш отзыв
о бывших
почитателях
вдвойне
нехорош...
Передо мною
была ваша
книга, а не
ваши
намерения. Я
читал и перечитывал
ее сто раз и
все-таки не
нашел в ней ничего,
кроме того,
что в ней
написано. И
то, что в ней
есть, глубоко
возмутило и
оскорбило
мою душу.
Если б я
дал полную
волю моему
чувству, письмо
это скоро бы
превратилось
в толстую
тетрадь. Я
никогда не
думал писать
к Вам об этом
предмете,
хотя и
мучительно
желал этого и
хотя Вы всем
и каждому
дали право
писать к Вам
без
церемоний,
имея в виду
одну правду...
Я не умею
говорить
наполовину,
не умею
хитрить6 это
не в моей
натуре. Пусть
Вы или само
время
докажет мне,
что я ошибаюсь
в моих
заключениях,
- я первый
порадуюсь
этому, но не
раскаюсь о
том, что
сказал Вам.
Тут дело идет
не о моей или
вашей
личности, а о
предмете,
который
гораздо выше
не только
меня, но даже
и Вас. И вот
мое
последне6е,
заключительное
слово: если
Вы имели
несчастье с
гордым
смирением
отречься от
ваших истинно
великих
произведений,
то теперь Вам
должно с
смирением
отречься от
последней
вашей книги и
тяжкий грех
ее издания в
свет искупить
новыми
творениями,
которые
напомнили бы ваши
прежние.
Е.К.)
граждан
бывшей
Советов,
письмо
Белинского
прочитывается
на одном
дыхании.
Ничто из
сказанного
неистовым
не .
Каждое его
предложение,
за
исключением
упоминаний о
крепостничестве,
как бы
написано на
научно
и с болью в
сердце
отраженном
обильном материале
из
современной
жизни в
России. Ни одно
его
пристрастное
утверждение
нельзя опровергнуть.
Чтобы
читатель имел
полную
возможность
духовно
пообщаться с
Великим,
Гениальным
литературным
критиком
России, мы не
дерзнули
прерывать
это общение
попутными
примечаниями
и разъяснениями.
В
Послесловии
мы желающим
глубже постичь
время,
причины
написания
письма и расширить
понимание
некоторых
выражений
Белинского
нашли нужным
дать
некоторые
сведения.
Судьба
любого
художественного
произведение
зависит не
только от
содержания и уровня
его, так
сказать,
художественности,
от
даровитости,
таланта и
гениальности
автора этого
художественного
произведения.
Его судьба не
в меньшей
мере зависит
от того, как
воспримут
это
произведение
массы, народ,
что скажут об
этом
произведении
специалисты
данного
жанра
художественного
творчества. Иногда
"как
приняли"
художественное
произведение,
"что
говорят" о
нем, "как
оценили"
специалисты
и критики для
судьбы
художественного
произведения
означает
больше, чем
содержание
произведения
и его
художественный
уровень. В
этом плане
гениальный
критик в художественной
литературе
значит не
меньше, чем
гениальный
поэт,
писатель,
драматург. В
этом плане
роль
величайшего
литературного
критика
Григорьевича
БЕЛИНСКОГО в
истории и
судьбах
русской
литературы
ни чуть не
меньше роли в
этой
литературе
величайших:
Пушкина, Гоголя,
,
Жуковского и
других
современных
ему,
Белинскому,
писателей.
Белинский
первый не
только
усмотрел в Пушкине
и Гоголе
основателей
и классиков русской
литературы.
Он это
увидел, он об
этом сказал,
он поставил
их, Пушкина и
Гоголя, на
пьедестал
основателей
и классиков
русской
литературы.
Без
Белинского
мы не знали
бы Пушкина и
Гоголя
такими,
какими мы их
знаем сейчас.
Незадолго
до
физической
смерти Белинского
и после
литературной
смерти
Гоголя, от
которого по
его
собственным
признаниям
"ушел
талант",
взаимоотношения
между этими
исторически
великими
людьми сложились
трагически.
После
публикации
первого тома
"Мертвых
душ" Гоголь
со всего
написанного
им ко второму
тому
"Мертвых
душ" достойным
его
таланта
признал
только один
фрагмент - "Повесть
о капитане
Копейкине". В
советских
исследованиях
был
утвержден штамп,
что причиной
духовного
кризиса Гоголя
стал
Матвеев,
который
разжег
религиозный
фанатизм в
душе
гениального
писателя. Но
это не так.
Священник
подступился
уже к больной
душе
писателя. А
духовный
комфорт
Гоголь
потерял
сразу после
того, как осознал,
что талант от
него ушел.
(Почему уходят
от Великих
таланты - это
до сих пор
никем не
исследованная
тема. Из-за
этого мы до
сих пор можем
только
констатировать
внезапную
или
постепенную
потерю
таланта
Великих, а
причин этого
не знаем.
Ведь не
только от Гоголя,
но и от
гениального
Михаила
Александровича
Шолохова, от
Исаака
Ньютона, от
Байрона и
многих
других по
свершения
ими того, что
они сделали
воистину
гениального,
таланты .
Чего уж никак
не скажешь о
Гете, об
Аристотеле, о
Декарте, о
Гегеле, о
Бальзаке, о
Тургеневе, о
Л.Н. Толстом,
об
Эйнштейне.)
Величайшая
духовная
трагедия
Гоголя
началась с
того момента,
как только он
осознал
потерю
своего бывшего
с ним
таланта. Он,
конечно, не
сдавался. И
когда ему
написать на
одном
дыхании
"Повесть о
капитане
Копейкине"
(Это было в
Италии),
близкие тогда
к нему люди
единогласно
свидетельствуют
об обуявшей
писателя
радости и о
внешних
формах этой
радости. Но
это была
вспышка
спички перед
ее
окончательным
затуханием.
Наступила депрессия.
Бывший Гений
метался в
тисках безысходности.
В этом
состоянии он
публикует свои
"Выбранные
места из
переписки с
друзьями".
Смею
предположить,
что писатель
надеялся, что
в его бывшей
переписке, во
времена присутствия
у него
таланта, его
бывшая
переписка
такая же
талантлива,
как и те
произведения,
которые он
создавал во
время своей
гениальности.
Думается, что
Гоголь во
время подготовки
к печати
"Выбранных
мест" не только
не имел уже
своего
таланта, но и
не имел
способности
отличать
талант от
бездарности.
При этом
следует
иметь в виду,
что Гоголь в
своем
творчестве
был гением, а
в личной и
будничной
жизни он не
только
производил впечатление,
извиняюсь,
серой
личности, но и
был ею. А
поэтому его
личная
переписка протекала
вовсе не в
русле его
гениальности.
Отсюда не
только
уровень его
переписки, но
и
его было
сереньким,
угодническим,
а на фоне его
гениальных
произведений,
просто - .
Современники
говорили, что
публикацией
"Выбранные
места из переписки
с друзьями"
Гоголь
надеялся
того, чтобы
его взяли
воспитателем
детей или
внуков царя
Николая
Второго. Я
скорее соглашусь
с Белинским,
который
отбрасывал такие
предположения.
Но как бы то
ни было, новое
произведения
Гоголя
свидетельствовало
о его отходе
от духа своих
предыдущих
гениальных
произведений.
Белинский
с большой
неохотой и
болью в
сердце
написал и
опубликовал
свой, достойный
его величия,
отзыв на
"Выбранные
письма"
Гоголя.
Гоголь
обиделся и со
своей обидой
поделился с
общими друзьями
Белинского...
Наконец
прислал ему
свое письмо в
,
где проводил
свои
последние
дни больной туберкулезом
Белинский.
Белинский
три дня писал
и
переписывал
свое письмо
Гоголю. По свидетельству
П.Н.
Анненкова,
который был вместе
с великим
критиком в ,
окончательный
вариант
был
переписан
Белинским
дважды. О
публикации
такого
письма в
официальной
русской печати
не могло быть
и речи. По
пути из
в Россию
Белинский
заехал в
Париж, где
встретился с
Герценом и
прочитал ему
свое письмо к
Гоголю.
Герцен сразу
же сказал об
этом своим
друзьям в
эмиграции и
заметил: "Это
гениальная
вещь, да это,
кажется, и
его завещание".
Письмо
Белинского
дошло до
Гоголя. Гоголь
сначала
написал
длинный
ответ, но "разорвал
его в клочки"
и в своей
коротенькой
отписке
выразил
готовность
признать за
Белинским
"часть
правды". Письмо
Белинского к
Гоголю в
России
ходило в
рукописном
виде, с ,
самыми
незначительными,
искажениями.
Впервые
письмо было
опубликовано
Герценом в 1855
году в
журнале "
звезда".
Письмо
Белинского,
вскоре
последовавшая
за ним смерть
критика,
стали
очередным и
ударом для
Гоголя,
оправится от
которого писатель
не смог до
самой смерти.
Уже в "Выбранных
местах"
Гоголь
начинает
восхвалять
русское православие.
Именно эта
часть
произведения
была
подвергнута
наибольшей
критике в
письме
Белинского. В
дальнейшем
предсказываемое
Белинским
заболевание
Гоголя на
религиозной
почве (mania religiosa)
усиливается.
Гоголь
берется
нескладно пересказывать
вероучение православной
церкви, его
догматическое
богословие;
пытается
разъяснить
верующим порядок
и сущность
Литургии
(Дневного богослужения
православной
церкви). По
пером Гоголя
это выглядит
и гораздо
хуже, нежели
в учебниках
для семинарии,
откуда в
значительно
ухудшенном
виде
списывал
материал некогда
Великий
Писатель
земли
русской. Перед
смертью
приступе обострениz
психического
заболевания
на почве
религии (mania
religiosa)
сжигает свои
архивы
вместе с
фрагментами второго
тому
"Мертвых
душ".
Известно,
что Русская
православная
церковь
недавно
издала
неуклюжие
конспекты семинарских
учебников
душевно
больного Гоголя,
чем,
несомненно,
наносит урон
и имени и
авторитету
классика
русской
художественной
литературы.
Для русской
православной
церкви очень
уж ценны
произведения
душевно
больного человека
(и не только
Гоголя, но и
других психически
больных
святых,
иллюстрацией
чего может
быть
недавняя
канонизация -
провозглашения
святой -
петербургской
психички
конца 19
-начала 20
столетия
блаженненькой
Ксении), но
никак не его
воистину
гениальные
художественные
произведения,
взять хотя бы
"
ярмарку" или
" ", не
говоря уже о
первом томе
"Мертвых
душ" да
"Ревизоре".
Омерзительно
читать
восторженные
отчеты
православных
газет
"Радонеж" и
"Державная
Россия" о
Всероссийских
крестных ходах
с иконой
новоиспеченного
святого царя Николай
Второго и о
неиссякаемой
чуде
из этой
иконы... А в это
время
записные
апологеты
православия,
типа Кураева
да его последышей,
на
Интернетовских
сайтах разглагольствуют
о
влиянии
православной
церкви на
развитие культуры
и науки
русского
народа, о
полном согласии
православной
веры с
наукой... И все
это при
полном
безмолвии
современных
Репиных с их
новым
"Крестным
ходом в
курской губернии",
современных
с их
разоблачениями
спиритизма и
веры в сверхъестественные
существа,
современных Белинских
с их письмами
к
современным
интеллигентам,
двинувшимися
в попы... И хотя
бы кто-нибудь
из них
откликнулся
на взыскующий
вопрос
гениального
Н.В. Гоголя:
"Куда ты
скачешь, Русь?!
Дай ответ!.. - Не
дает
ответа..."
. Белинского никогда не связывали узы дружбы с Гоголем.
от Белинского идейно. Слово Белинского задевало его непосредственно и глубоко. В 1839 году Белинский принимается за разбор комедии и посвящает этому почти половину статьи "Горе от ума".
опубликует письмо Белинского Гоголю в журнале "Полярная звезда" в Лондоне. В последний год жизни (1848) Белинский еще напечатает дополнение к своему "завещанию" - "Взгляд на русскую литературу 1848 года". Вспоминая о своем первом знакомстве с Белинским Достоевский скажет: "Я застал его страстным социалистом и признается, что также страстно "принял тогда все учения его".
Письмо Гоголю:
«Вы только отчасти правы, увидав в моей статьеот туберкулеза, прожив всего 37 лет.
|
